Сделать стартовой Добавить в "Избранное"

Сергей Бачинский

***
Вслух поминать этот город не смей!
Это не город, а сгорбленный змей
Тысячелетьями воду мутить
Крылья сложил на варяжском пути.
Каменным сном опочившая весь,
Где куполов златосветных не счесть,
Где и родных замечаешь с трудом…
Не говори мне о городе том!
Там, где вороний насмешливый гам
Вторит моим одиноким шагам,
Друг мой закрылся гранитным щитом.
Не говори мне о городе том!
Там, где стекло раздавила в горсти
Та, что до смерти меня не простит,
Та, что до смерти меня прокляла,
Крошки сметая с чужого стола.
Там под столом безмятежно шуршит,
Мышка, ее научившая жить,
Дочка с глазами дождливого дня,
Дочка, которую мне не обнять.

Там через месяц утихнут ветра,
Там запестреет белье во дворах,
Запах сирени ворвется в их дом…
Не говори мне...

***
Здесь воздуха хватило бы на всех.
Но не хватает даже на немногих,
Измученных, юродивых, убогих,
Умеющих дышать, и этот грех -
Желание постыдное дышать
Храним годами, сумрачны и кротки…
Нет воздуха? Зато навалом водки,
И выпить нам не смогут помешать.
Нет воздуха? Зато полно любви
До синяков и до кровоподтеков.
Поверьте, с высоты больничных окон
Ее ни с чем не спутаешь на вид.
А если от удушья свет погас,
Прижмись спиной к остывшей батарее,
Сиди и жди, пока прихлопнет время.
Нет воздуха? Зато все меньше нас.

***
Мертвой мозаикой на ржавчину крыш
Падает осень. Аллея пуста.
По водостокам бежит темнота.
Что ты молчишь?
Ветер по кронам худым прошуршит,
И рассмеются в лицо фонари.
Муторно. Сколько вокруг ни смотри -
Нет ни души.
Если закрою глаза, тот же час
Листья и листья на черной воде.
Крик умирает в осеннем дожде.
Где ты сейчас?
Словно ударит картечь по камням -
Дождь отвечает мне: помни меня,
И на пороге последнего дня
Помни меня.
Помни тех дней отболевшую грусть,
Помни усталость опущенных век -
С той стороны самой тихой из рек.
Я не вернусь.

***
Не от холода ты этой ночью дрожишь,
Но от дома, в котором теперь - пустота,
И беда под подушку - колючая мышь
Прокралась по незримому страшному следу.
До утра будешь мучить светильник скупой,
И следить за недоброй игрою теней…
Холодней с каждым часом, и дым над трубой
Застывает. Любимая, я не приеду!
Пустырник
В том унылом краю, где подростком я дни коротал,
В том унылом краю беспробудные тысячи лет
До меня только лес под дождями стоял, намокал
Неприветливо-черный, от века не видевший свет.
В том унылом краю на груди у печальной Руси
Только лес намокал под дождями… Ах сердце, остынь!
Но пришли свояки - стали жечь, вырубать, уносить,
И остался пустырь. И крапивой зарос тот пустырь.
Я заброшенным семенем принялся в скудной земле,
Где что лето - то грязь, что зима - тот пурга до небес.
Я пустырником рос, на камнях и остывшей золе.
В моем сердце и ныне чернеет поверженный лес.
Я по южным кидался краям, чтоб его отогреть.
Тонконогих подруг прижимал, чтоб его отогреть.
Сколько выпил я браги живой, чтоб его отогреть!
Я на все был готов, но не смог я его отогреть.
Мне твердили: с крапивою рос ты, поэтому дик,
Не научен любить, и неведом тебе наш уклад.
Ты не знался с людьми, оттого ли так скуп твой язык?
В нем беспомощном только промокшие кроны шумят.
Так шуми же, трещи, надрывайся, горбатая чудь -
Ты рассыплешься пылью, когда я тебя допою
И прилягу усталый на стылую землю уснуть
В том унылом краю, в том родном неприветном краю.

Романс
Две ночи рук не разнимая,
Душа с душою - о своем…
Что им до нас? Они вдвоем
Друг друга славно понимают,
Как мы друг друга не поймем.
Что им до нас? За много дней
Они соскучились до дрожи.
Как мои пальцы осторожно
С ладонью шепчутся твоей -
Послушай, это же не сложно…
Две ночи эти голоса
Нам сонным не дают покоя.
И можно посмотреть в глаза,
Да кто же вынесет такое!
Рука целуется с рукою…
Как мы друг друга не поймем,
Друг друга славно понимают.
Что им до нас? Они - вдвоем.
Душа с душою - о своем,
Две ночи рук не разнимая…

У Шексны
Так и жить:
Тихим, тяжелотонным
Кораблем чернодонным
Важно плыть.
Плыть бы, плыть -
Сонным китом высоким
Меж берегов в осоке
Брюхо мыть.
До весны,
Мартовского разлива
Рыб доставать строптивых
Из Шексны.
У Шексны
Спать под дырявой лодкой
И по ночам холодным
Щупать сны.
Так бы впредь
В царстве скулящих чаек
Позавчерашним чаем
Руки греть.
Греть бы, греть
Дымом рыбачьим спину,
С берега на стремнину
Всё смотреть…
За версту
Слушать как, будто рядом,
Рельсов гремят раскаты
На мосту,
На мосту,
Где товарняк прожженный
Тащит свои вагоны
В темноту.

ЧИТАЯ МАРЦИАЛА

Небо любит меня и пьяного -
Ты ругаешь.
Небо любит меня и лысого -
Ты не любишь.
Небо любит меня и глупого -
Ты все злишься.
Небо любит, а ты
Не любишь, ругаешь, злишься…
Небу нужен Сергей Бачинский -
Тебе Серёжа.
Знаешь, сколько Серёж под небом?
Бери любого!

Апрель
I
К середине - апрель, и пора на верха,
Где покой распороли по швам ледоходы,
Где прохладное солнце играет на водах,
На закатах горят облака.
И покуда он бел, этот новый апрель,
Ах, успеть бы вернуться в свою колыбель,
Где дышал я, дыханию Волги внимая…
И уехать подолгу не мог.
Потому что в груди застывает комок
От столичного пыльного мая…

II
Ах, успеть бы, успеть, потому что вот-вот
Здесь вороны с отчаяньем нищих
По ночам забранятся с чердачных высот.
И весенние ливни размоют кладбище.
И такая начнется повсюду тоска,
Что без тени сомненья проглотишь стакан,
И второй, и еще… чтобы в сонных глазницах
Не нашел любопытный прохожий зрачков,
Чтобы плыли в них только огни облаков
И кружили голодные птицы...

Лампа
В три погибели лампа согнулась и плакала долго
Над рабочим столом, почерневшим от собственной лени,
И следили за ней со стены неподвижные тени,
И шептались о чем-то усталые книги на полках.
На общественной кухне шипело дешевое сало,
Коммунальное эхо носилось в пустых коридорах.
Одинокая лампа, склонившись над желтым овалом,
Освещала слезами бумаги исписанный ворох.
Там - споткнулась солонка, там - серая пыльная груда
Задремала, что кот, с головою закутавшись в лапы…
Бесполезно трещал телефон, напряженно и нудно -
Я ушел. И, поскольку забывчив, не выключил лампу.
Так и плакать ей бедной, тоске отдаваясь в безлюдье,
Так и маяться ей, так никчемно лучам ее литься,
Оттого что хозяин под утро хмельным воротится.
Оттого что хозяйки, наверное, так и не будет.

Предсказание
Предвижу: наступает славный год,
Великий год - мне будет двадцать восемь.
Я знаю точно: самый крепкий плод
Рождает осень.
И пусть болтают, что размах не тот,
Что жизнь свою менять, пожалуй поздно…
Но я уже вдыхаю новый воздух.
И перемену чувствую погод.
Вот яблоня из окон. Во дворе
Она цветет со всеми - нежно-белым.
Но только лишь в морозном октябре
Приносит в дар корзину яблок спелых -
Хранят их долго, бережно собрав.
И яблоки лежат до первых трав.
Я октябрем рожден, и потому
Моим словам, дыханью моему
Такое же даю предназначенье:
Упасть на землю яблоком осенним
И зиму пережить.
На зло всему.

У тихого омута
У тихого омута, милая, самого тихого,
Над этою гладью, над этою чарой глубокою,
Где берег укрыт золотой прошлогодней осокою,
Из темной воды молодые растут камыши,
А в темной воде предвечернее солнце дрожит...
И ветры щебечут так нежно над водной прохладою.
Останемся, милая, здесь, и другого не надо мне,
У тихого омута, в сиверской нашей глуши,
В блаженной глуши, среди поля безлюдного, дикого.
Надолго, насколько возможно надолго останемся,
Мне нужно внимать твоей речи, неспешной, вполголоса,
Держать твои руки и гладить волнистые волосы,
Следить как проходят по зыбкой воде небеса,
Как будто трепещут ресницы, смеются глаза
Спокойно-счастливые, или спокойно-зеленые.
Останемся здесь, одинокие и утомленные…
Пока не раздастся над этой землею гроза.
Пока не уйдем, и навеки с тобой не расстанемся.

Углич
Это Волга. И глаза ее светлы.
Это осень, это воздух октября.
Обнажаются кленовые стволы.
На воде лучи прощальные горят.
Запах дыма от далекого костра.
На скамейке, на коленях - восемь строк...
Тихо вздрагивая падает листок
На щебенку монастырского двора.

***
Я вам скажу: все женщины печальны.
В пятнадцать, двадцать восемь, тридцать девять…
От легких и спокойных их улыбок -
Блестят едва заметные морщинки.
А в их глазах зеленых или серых
Просвечивают нитки седины…
И на ладонях - сеткою распутья.
На них уже начертаны дожди,
Холодные ключи, глухие двери,
Предательства, троллейбусные давки,
И холод одиночества… Целую,
Целую эти руки и смотрю
В усталые глаза - еще немного…
Но нет… Слеза не выступит из глаз,
Она прольется внутрь, туда, где сердце,
Способное не мерзнуть в холода,
Забьется разве капельку быстрее,
И капелька добавится тепла.
Да, говорю, все женщины печальны -
Простите, я других не замечал.
Простите, я других не замечаю.

Украинская ночь

1
По шинкам тоску малоросскую
Они тянут неспешно, туго
Все дымят папиросками,
Переспрашивая друг друга:
"Так же ж, кум?"
И вздыхают: "Так-то…"
Из паленой бутылки с перцем
Разливают по желтым чаркам…
Темнота и такая копоть
На столе, под усами, в сердце…
Что мерещится будто
Здесь, смешно подумать,
В центре Европы
Сам воздух маркий...
И клубится чад. И по чарам
Брага желтыми блещет слезами.
Время тонет.
Эти двое на каждом вокзале,
В каждой рюмочной, в каждом затоне
Тянут…
Тянут тоску ночами,
Что-то важное перебирая
До рассветной холодной сини.
Одному из них под полтинник,
А другому - не знаю…
2
- Неси, красавица, вина!
- Сестренка, сколько тебе лет?
Стоит, наводит марафет
За барной стойкой у окна.
Она одна.
И так полна,
Что в три обхвата не обнять.
Она одна.
И так чудна,
Что в три обхвата не понять…
Ну что ж, налей и для меня,
Огня-то не плеснешь в ладонь -
Откуда взять тебе огня…
Да и на что тебе огонь?
Баллада о пекаре
И дни и ночи напролет
Он Богу душу отдает.
В таком мышином захолустье,
Где каждый пьет.
А он не пьет…
Который год, за годом год
Он Богу пышный хлеб печет.
Ты расскажи о нем, вещунья
С глазами умными, как лёд:
Смотри - здесь тоже жизнь бушует,
Пылает печь, труба поет…
Смотри - история плывет
И утопает в этом шуме.
Поведай так, премудрая сестрица:
"Их было четверо, рожденных в одночасье,
Их четверых, испуганных от счастья,
Что выпало на этот свет родиться,
Небесная вскормила кобылица.
И ангелы подушки им взбивали,
Сверкали звездной пылью половицы…"
И дальше расскажи, а мне не хватит
Для этого дыхания и силы…
Закончи так: "Четыре брата было:
И первого могила приютила,
Другой в казенной корчится кровати,
Их третий брат в монастыре, средь гор
Ведет с одним лишь небом разговор.
Четвертый - дни и ночи напролет
У печки Богу душу отдает.
И все они, уже поодиночке,
В один и тот же час и той же ночью
Глядят на то же лунное пятно.
И думают, бесспорно, об одном".
Он на рассвете печь потушит,
Ошметки теста соберет…
Который год, за годом год
В его норе никто не ждет -
Там слишком пасмурно и душно,
Там паутины переплет,
Там прохудилась раскладушка -
Ее летам потерян счет.
Он ватой закупорит уши,
Потом повертится, уснет -
Ему приснится, будто души,
Взвивая пышный хоровод
Плетенок, булочек и плюшек,
Уходят клином на восход.

ИСХОД
Ах, как будто зима собирается:
Все темнее деревья, и воздух ясней,
И вода ледяней, и дороги грязней.
Наши женщины спорят. А разве бывает иначе,
Если нужно срываться такою дождливой порой?
На руках их младенцы не спят и в неведенье плачут.
Где-то кашляет кучер. Несет отсыревшей махрой.
За кибиткой кибитку увозят промокшие клячи.
Мы не люди, а что-то неясное:
То ли память никчемная высохших дней,
То ли тени безмолвные новых людей.

Отпустите с улыбкой, забудьте насмешки и ссоры.
Что бы ни было дальше, теперь возвращайтесь к делам.
На окраинах, слышите? - стонут и стонут рессоры -
Это время уходит. Прощайте, пора по домам.
Это время уходит, и если вернется - не скоро...
Все ворчит непогода промозглая…
Умирает листва и ложится у ног -
Видно выдался срок, и сбывается срок.
Оставляем дома, оставляем вам двери открытые -
Наши печи впервые хозяев от вьюг не спасут.
Может, завтра газеты с колонками наскоро сбитыми
Сгоряча пережитком истории нас назовут.
Это завтра… А дальше не видно - чужое грядущее.
Я с последней повозки гляжу в этот сумрачный час
И у неба прошу, чтобы дети, за нами бегущие,
Не забыли до зрелости наших тускнеющих глаз.